Вівторок, 19 Березня

Я зачеркиваю слова, и тот факт, что они вычеркнуты, заставляет вас их читать.
Жан-Мишель Баския

Если бы Жан-Мишель Баския не смешал героин с кокаином адским, жарким августовским днём 1988 года, сейчас ему бы было за 50. Большинство его друзей и знакомых по Нью-Йоркской богемной тусовке, менее изобретательные в области коктейлей, не только живы, но и выглядят весьма неплохо. Например, Винсент Галло, Мадонна, Джулиан Шнабель или Дебора Харри. Если бы Баския не был таким жадным потребителем любой дури; если бы не страдал паранойей, если бы умел считать, умел быть «социально активным», быть конформистом, если бы не умер Уорхол… Даже если бы все этим «если» были возможны, всё равно бы Баския не стал солидным художником с солидным счетом в банке, при пресс-службе и при собственном самолёте. Если бы тогда он выжил, сейчас он был бы мало преуспевающим владельцем крошечного завода по производству текилы на Гаваях, вечно пьяным и вечно счастливым, играющим по вечерам джаз в местном пабе с такими же как он любителями бибопа. Только не подумайте, что это преувеличение или фантазия автора: Баския действительно мечтал все бросить и купить текильный завод, уехать и стать музыкантом, которым, кстати говоря, он и был – поскольку он играл с собственной группой и даже записал альбом. Он просто слишком долго выбирал – Гавайи или Мауи; Мауи или Гавайи. А потом стало поздно.

Баския в мастерской

Существует какое-то количество мифов о непризнанных гениях, чаще европейских художниках, слишком опередивших своё время – вроде Ван Гога или Модильяни – с печальной судьбой, непроданными за жизнь работами и ранней смертью. Существует так же так называемый «клуб 27» – Джоплин, Моррисон, Хендрикс, – легенды и иконы американской культуры, умершие от передозировки в 27 лет. И для той, европейской, и для этой, американской легенды Баския подходит идеально: он умер в 27, перебрав наркотиков; при жизни был нищ, а в середине 90-х, через десять лет после смерти, его работы продавали по 15 миллионов долларов за холст. Идеальный персонаж для арт-хаусной драмы – и Джулиан Шнабель, художник, режиссер и друг Баския не преминул воспользоваться судьбой Жана-Мишеля, чтобы рассказать его историю, печальную до слез, миллионам зрителей. Хороший актерский состав – Деннис Хоппер, Даниэль Дефо, Винсент Галло, Гэри Олдман и даже Дэвид Боуи в роли Уорхола – обеспечили драме неплохие отзывы критиков и еще чуть-чуть подняли цену на работы Баския. А кроме того, фильм скорее всех запутал отрывочной историей жизни художника, чья биография была так коротка, что ее вполне можно было изложить в повествовательном режиме часа за три экранного времени со всеми подробностями.

Баския родился в семье пуэрториканки Матильды и выходца с Гаити Джерарда Баския, живших в Бруклине, и имевших, кроме будущего художника, еще двоих детей. Благодаря таким непростым корням Баския с детства говорил на четырех языках – английском, французском, испанском и креольском. И был членом детского клуба Бруклинского музея – и вообще получил неплохое образование, в том числе и художественное. Ни нищеты, ни трагедий и детских травм у него в семье не наблюдалось, мать души в нем не чаяла и всячески старалась привить любовь к искусству. Благополучие Баския закончилось в тот день, когда его мать попала в психиатрическую клинку. По всей видимости, она была шизофреничкой, так что большую часть своей жизни провела в палатах для душевнобольных; его отец – добропорядочный буржуа в пиджаках и галстуках – женился второй раз, и жизнью Жан-Мишеля особенно не интересовался.

Ровно в семнадцать лет, как по расписанию, Баския сбежал: это был 1977 год, без единых компьютерных полицейских баз, так что для побега было достаточно переехать в другой район, Манхэттан. Где и стали появляться диковинные надписи – мерцающая смыслами, странноватая поэзия, что-то вроде граффити-танка, граффити-хокку, подписанных ником SAMO, «сэймо», что в расшифровке означало «сэйм одл щит», «все то же старое дерьмо» – такой немудрящий ник для семнадцатилетнего граффитчика. Надписи появлялись везде: на вагонах подземки, на дверях в ночные клубы, подвалы, где собирались те, кто называл себя художественной богемой; на люках, стенах, брандмауэрах и даже меню ресторанов.

Только не нужно представлять себе граффити Баския как разноцветные огромные надписи, с обводками, прорисовками и тенями, ныне покрывающие, да впрочем и тогда покрывавшие, стены зданий и жилых домов. Это действительно просто надписи, белой или черной краской, сделанные баллончиком и с проставленным внизу копирайтом. Все свои собственно художественные – немногочисленные – порывы Баския реализовывал на клочках бумаги, стенах собственного дома и подвернувшихся поверхностях – столешницах или дверях холодильников. Серьезного плана у него не было – зато было много друзей, много наркотиков, в основном марихуаны, собственная группа, с которой он выступал в ночных клубах, и Жан-Мишель размышлял о том, чтобы стать профессиональным музыкантом – он играл на клавишах, кларнете и мог быть ди-джеем. Проект Samo закончился в 1979 году надписью Samo is dead . Баския стал подрабатывать, продавая футболки и рисуя по совету друга, картины. Арт-критик и поэт Рене Рикар в 1980 написал о граффитчике статью «Солнечный ребенок», сделавшей имя Баския известным в узком, но очень важном кругу – и это было начало славы. Одновременно, и началом конца.

Когда Баския стал звездой, марихуана стояла мешками в углах его студии, на полу повсюду валялись деньги, по ним и по его работам ходили все кому не лень.

Баския не раз называли ребенком, но он, скорее всего, был вечным подростком: он много капризничал, искренне хотел быть знаменитым, совершенно не мог представить себе планов на будущее и ни в чем себе не мог отказать, особенно в сексе и наркотиках. Позже, когда он стал звездой, в его доме деньги валялись повсюду, по ним и по его работам, ходили гости его огромного, на 5 тысяч метров, лофта. Марихуана стояла мешками в углах этой студии, а гости часто крали у Баския деньги, а он часто не мог вспомнить, куда и сколько их дел. Он покупал все новенькое – фотоаппараты, копировальные машины, вспышки, видеомагнитофоны; он снял со счета 5 тысяч баксов, чтобы погулять с Мадонной, тогда еще только начинающей свою карьеру, и при этом бывшей девушкой Баския, на выходных. Тогда, в середине 80-х, на эти деньги можно было жить год: он просадил их за два дня.

Однажды один из его ассистентов в Калифорнии выразил мнение, что ему следовало бы инвестировать деньги, обзавестись брокером, и тогда, если карьера пойдет на спад, Баския останется с деньгами. Художник долго остолбенело стоял, а затем внятно, как ребенку, чуть ли не по буквам, стал говорить, что нет совершенно никакой необходимости в планах на будущее.

Его холодильник времен богатства был забит деликатесами – Баския легко учился всему: любить голубые сыры, отличать год урожая французского каберне и пить только шампанское «Дом периньон». Он носил тогда только костюмы Армани, спал в них, работал в них, и они вечно были заляпаны краской – Баския, хоть и получил образование, держал кисть зажатой в щепоти, выдавливал из тюбика краску прямо на холст, чтобы потом размазать ее по поверхности, не пользуясь палитрой; часто использовал для работы малярные кисти, так что весь, включая свои знамениты дреды, был разноцветным и испачкавшимся – как дорвавшися до торта сладкоежка.

После первой, групповой выставки в начале 80-го года его работы не заметили. Тогда, желая обратить на себя внимание, Баския отправился к тому, кого считал единственным своим кумиром, настоящим художником: Энди Уорхолу. Он просто принес целую серию своих рисунков, которые он называл почтовыми открытками – по размеру они как раз такими и были – и предложил Уорхолу, завтракающему в ресторане со своим агентом, Бруно Бишофбергером, купить рисунки по два доллара. Звезде поп-арта открытки понравились, и он даже предложил Баския присоединиться к ним, но молодой и независимый Жан-Мишель ушел, забрав деньги. Так в 1982 году состоялось знакомство, которое определило жизнь – и смерть, прямо скажем – Баския. И наверное, это было самое выгодное вложение денег Бруно Бишофбергера.

Еще какое-то время Баския продолжал спать в Центральном парке в коробке из-под телевизора, как делал раньше, но уже из любви к природе и свободе – а не по необходимости, как раньше. Он был признан Уорхолом, это решило для него род занятий: Баския окончательно стал художником. Он волок домой весь мусор и хлам, на котором можно было рисовать. Двери, доски, столешницы, железные листы, картонки, коробки, даже шины – и покрывал их взрывами цвета, страшными, иногда смешными картинками, надписями, зачеркнутыми и снова наведенными, черепами, масками, картами и списками его жизни, его мира. Он работал по 17-20 часов в сутки, накачивая себя амфетаминами, и принимал героин, чтобы вырубиться на три-четыре часа. А затем начинал сначала.

Впервые попавший в мастерскую к Баския (в какой-то момент один из арт-диллеров, сообразив, что через год-другой Баския сделает стремительную карьеру, предложил ему подвал, где Баския мог работать на огромных холстах или листах бумаги) сказал: «Я ревную его – он так быстр! Он даже быстрее меня» – что практически было невозможно, поскольку Уорхол тогда уже только печатал свои работы. Тем не менее Баския, трудоспособный, стимулирующий воображение и нервною систему любой дрянью, мог писать быстрее, чем Уорхол печатать.

Они стали друзьями, эти два странных человека – манерный, томный, с выбеленным лицом, хрупкий гипсовый славянин и доверчивый, эмоционально нестабильный, растерянный и в то же время напористый креол. Оба изгои, по своему чужие этой культуре, и в своей отторгнутости нашедшие общий язык – эпатажа, коммерческого успеха как признания, цинизма и спрятанной боли. Звезда Баския взошла мгновенно: все работы с его первой персональной выставки в 1984 году были проданы еще до утра, а в 1986 году его портрет уже напечатал «Нью-Йорк таймс» на обложке. Баския был везде – самым желанным гостем на вечеринках, самым продаваемым художником; о нем говорили все, писали все. Суперпопулярная группа «Блонди» даже записали клип с ним, а Уорхол вместе с ним написал около двух десятков работ – не просто для одной выставки, а на одних холстах: дуэт, тандем и спарринг великих.

Работы Баския были открытием целого континента, совершенно неисследованной интеллектуальной и эмоциональной территорией в живописи – здесь и расизм, и чуждость, и целая история афро-американской культуры.

При этом его стала одолевать паранойя: ему казалось, что над ним смеются за его спиной; что за ним охотятся, что его используют все, даже близкие друзья, и что он везде – как в цирке. Собственно, если убрать излишнюю нервозность из этих заявлений художника, он был прав. Везде, где бы не писали и не говорили о нем, подчеркивалось, что он – первый афро-американский художник, достигший успеха. Впрочем, слово «афро-американский» появилось позже, тогда писали по-простому, «черный Пикассо» или «черный Рембо» (с ударением на последнем слоге). На него и правда пялились в дорогих ресторанах, публика в которых считала, что афро-американцы в принципе не способны заработать столько денег, чтобы позволить себе дорогую еду и коллекционную выпивку. При этом яркость, необычность работ Баския выглядела для белых чуть ли не примитивным искусством островитян или африканского континента – то, от чего в свое время приходил в восторг Пикассо. А между тем, несмотря на странность формы, работы Баския вовсе не были примитивными или наивными – его «неоэкспрессионизм» рефлективное, концептуальное искусство. Баския вступал в диалоги с Пикассо и Ван Гогом, с Поллаком и Да Винчи; это была постоянна полемика работы, и планку Баския никогда не понижал – уж если сравнивать себя с кем-то, то пусть это будут гении. Образ «уличного художника из нищего квартала» слегка портит то, что он обожал Равеля, Кейджа и бибоп: Майлза Дэвиса, Чарли Паркера, Диззи Гиллеспи и Джона Колтрейна. Он был страстным поклонником Берроуза, с которым встречался, и битников вообще. И очень расстроивший Баския отказ работать с ним крупнейшего нью-йоркского галериста Лео Кастелли можно было рассматривать скорее как комплимент: «Я слишком стар», сказал Костелли – «чтобы работать с таким сложным художником». И речь, разумеется, не о трудностях характера или странном образе жизни, которые вел Баския. А именно о сложности интеллектуальной, созданной при этом не игрой смыслов, цитатами, ироническим обыгрывания старого наследия – а созданием новых, ярких образов, неожиданных тем, приемов, техник – он все делал как будто заново. Это был не просто голос одного поколения; его работы были открытием целого континента, совершенно неисследованной интеллектуальной и эмоциональной территорией в живописи – здесь и расизм, и чуждость, и целая история афро-американской культуры. И, естественно, наркотики, и даже то, что какой-то критик назвал «голосом улицы превращенном в высокое искусство». Так что ни о каком наиве или примитивности работ Баския, как впрочем, и его самого, речь идти не может: да, он не любил считать деньги, и не мог себе отказать в лишней дозе, но умиляться тут нечему. Он знал что делал – и то, что работы часто выглядели как наскальные рисунки, только делает их страшнее, а смысл – яснее.

Баския фактически перестал работать в 1987 году, когда ему не исполнилось 27 лет: умер Уорхол, и Баския не смог это пережить. Он стал чудовищно много колоться, впадая в ступор, и часами не выходя их квартиры. Позади были поездки в Европу и Японию, где он триумфально выставлялся; позади Калифорния с выставкой у Ларри Гагосяна; позади слава, друзья, репортеры – все они стали исчезать, когда Баския перестал работать и продавать картины; он съехал из лофта, стал забывать где он и кто он; однажды, в три часа ночи, он ввалился в пижаме к своей бывшей девушке, самой первой – и, обнаружив ее с будущим мужем, ушел. Это был последний раз, когда его видели живым – 12 августа 1988 года она принял смертельную дозу героина с кокаином. Практически на всех последних своих работах он рисовал что-то вроде крестов и многократные надписи «человек умер» – целый год эпитафии по Уорхолу, целый год траура.

Чаще этих крестов и надписей встречалась только одна – знаменитая корона, которой он сам себя короновал в возрасте 6 лет: его мать повела в музей смотреть «Гернику» Пикассо, и там, перед ней, Баския понял, что он тоже будет королем – так что корона, как знак его верности тому первому художественному переживанию, есть почти на всех его работах всех периодов. Как и зачеркнутые слова – он говорил: «я зачеркиваю слова, и тот факт, что они вычеркнуты, заставляет вас их читать». Вычеркнув себя из списка живых, он сделал со зрителями то же самое, заставив человечество вглядываться в его работы с особым вниманием.


  • Автор текста: Гала Скляревская
  • Официальный сайт Жана-Мишеля Баския: basquiat.com
  • На титульном фото: Жан-Мишель Баския © William Coupon / houhouhaha.fr

Пауль Клее – Жан-Мишель Баскиа. Живопись в движении – лекция Ирины Кулик в Музее «Гараж»


Share.
Leave A Reply Cancel Reply