Вівторок, 19 Березня

У одной из крупнейших фигур современной мировой культуры, южноафриканского поэта, писателя и художника Брейтена Брейтенбаха[1] на сегодняшний день в багаже более 30 поэтических сборников, несколько десятков книг прозы (романы, новеллы, эссе, дневники и мемуары), написанной на африкаанс[2] и английском языках, а также немыслимое количество персональных художественных выставок. Брейтенбах заслуженно слывёт одним из светочей бурской поэзии, среди ярчайших представителей которой значатся Ингрид Йонкер[3], Ольга Кирш[4], Эйс Криге[5], Элизабет Эйберс[6]. Жизнь Брейтенбаха, разменявшего восьмой десяток, и сегодня сопряжена с творчеством: он много пишет, рисует, курирует международный поэтический фестиваль dancing in other words («танцуя среди других слов»), который проходит на винодельческой ферме Spier Wine Farm в Западно-Капской провинции на юго-западе ЮАР.

Читайте также: Ингрид Йонкер «Горькоплодное солнце» (избранная поэзия)

Брейтен Брейтенбах «Автопортрет в маске», 1990, холст, смешанная техника

А когда-то, вначале 1960-х, когда Брейтену только перевалило за двадцать, он переехал во Францию, женился на француженке вьетнамского происхождения, что по расовым законам его родины приравнивалось к государственному преступлению. Во Франции основал группу сопротивления апартеиду Okhela. Во время нелегального приезда в ЮАР в 1975 был арестован, обвинён в терроризме и приговорен к 7 годам тюрьмы. После международного вмешательства был освобождён, получив французское гражданство. В настоящее время Брейтен живет в Европе, Африке и США. Преподает в университете Кейптауна, в Институте Гори в Дакаре и в Нью-Йоркском университете. Выставки живописи Брейтенбаха проходили в Йоханнесбурге, Кейптауне, Гонконге, Амстердаме, Стокгольме, Париже, Брюсселе, Эдинбурге, Нью-Йорке. В мае 2017 года Брейтен Брейтенбах был удостоин Международной литературной премии им. Збигнева Херберта.


ОДНО ЛЕТО В РАЮ[7]

избранная поэзия Брейтена Брейтенбаха
в переводах Евгения Витковского

ИКОНА

глубже темнее проще под плоским слоем
масляной краски на деревянной доске
пылает законсервированный мир
хранящийся в своей крови как персик в сиропе

и поскольку все свершения и деяния остановились
действо ясно и грубо доведено
до бессмыслицы (часы с кукушкой в космическом корабле)

на переднем плане люди грызут друг другу глотки
кровь застывшими дугами повисла в воздухе
бутоны без стеблей
зубная боль монотонна как шило застрявшее в деснах;
солдат выпученными глазами уставился в ложку супа
у себя под носом; облако сгорбилось
в окаменелом ожидании; муравей тянется
к своим вывихнутым икрам

надо всем этим блистает распятый на кресте Иисус
как замученный воробей без надежды на спасение
оскалив зубы над слипшимися волосками бороды

глубже темнее и только внешне достигая вечности (как Мэрилин Монро)
разверста пустая и холодная гробница


ПРИЧАСТИЕ

Теперь спи зарывшись лицом в подушку
словно прислушиваясь к тайне
прикрыв глаза отдыхают ресницы как изгороди
вокруг запертых монастырей зрачков
кружась в светлой воронке бытия чаше света
крике жизни боли познания
ты живешь лишь одно мгновение
твои ребра волнуются коралловые рифы твоих волос
сверлят кровь и тупятся о кость

эта секунда до вопля наслаждения шлифует все вокруг
теперь когда ветры приносят дождь к ставням и дверям
темное удушье
спи зарывшись лицом в подушку словно прислушиваясь к ударам весел
в твоей крови ты бабочка трепещущего света
чей скелет уже готов рассыпаться в прах

(когда эта кровь сгустится когда бледное станет голубым)
(когда кости захрустят белые вороны с кошачьими глазами станут терзать тебя)
(их птенцы найдут себе корм в гнезде твоего живота)
…твой труп и мой труп
солнце станет маленьким
клевер покроется ржавчиной
слепые зеркала
темный замкнутый круг оконных стекол
зеленая ночь без конца

теперь спи я уткнусь носом в букет твоего затылка
как зрел как пьянящ аромат затылка
ты жива
ты изысканный цветок из пульсирующей слоновой кости
ты глубока как чашечка гардении тиха как арум
теперь спи шевельнись ты ломаешь свет руками
пар в углублениях твоей шеи как наркотик
тебе в жертву приношу я эти руки полные воздуха
возьми
ешь пей живи
возьми также и мои руки и сок моего тела
улыбнись еще раз во сне мой цветок мой плод
ты не слышишь как ночь вгрызается в крышу над нашими головами


ПЫЛАЮЩИЙ МИНДАЛЬ

– быстро вечер приходит:
ветер к земле приближает седые порывы
и деревья колеблют свои кровеносные кроны,
у моря влажнеют глаза –
это прекрасно когда расцветает миндаль

– море красуется в первом черном костюме
и старается к нам повернуться спиной
деревья мерцая склоняются к морю,
лижет почву молочное стадо –
это прекрасно когда расцветает миндаль

– ветра сухого порывы глотает ослица,
больше не блеет коза
вымя овцы незаметно твердеет,
свирельщик-пастух ускользает по нотам холмов –
это прекрасно когда расцветает миндаль

– как летние птицы летят под поблекшей луной
умирая,
как ящерица меж камней продвигается шариком ртути
чтобы жить –
это прекрасно когда расцветает миндаль

– не тогда ли случается нам задрожать
и почуять в глазах теплоту и увидеть
миндальное пламя свечи
и понять как торопится кровь к напряженным рукам?

я приду и тебя обрету ты я знаю прекрасна,
одетые белым холмы начнут осыпать лепестки
время настанет купания в море искристом
и день так нескоро взойдет на притихшие кроны
– ибо снова миндаль язычки зажигает свои


ДЫРА В ВОЗДУХЕ

мой дом долговяз
я живу на чердаке
высоко-высоко
и я счастлив здесь

горит огонь
в дымоходе посвистывает
изредка в двери
стучится гость
я открываю окно
и солнце погружает
жаркий язык
в стакан с вином
что я держу в руке

мне не на что жаловаться
иногда тысячеглазый дождь
смотрит в оконные стекла
но у меня не потанцуешь
и капли скользят по стеклу
как головастики

у меня есть стол и стулья
книги и апельсины
женщина
и постель с отпечатком моего тела

по вечерам мой дом обсерватория
перед объективом тихо останавливается повозка
и вылезает марсианин
он теребит меня
и оставляет ветер в моих ботинках
нет спасибо я счастлив здесь
горит огонь

в дымоходе посвистывает
я раскидываю руки
крикливые голуби мчатся в небе
политики и другие идиоты
толкуют
что моя жизнь бессмысленна
как могила или дыра в воздухе
но я счастлив здесь

утром мой дом корабль
я стою на носу
спустив с пальца свинцовый лот
берег неизвестен
корни деревьев толщиной в ярд
сверкают в иллюминаторе

дерево:
дерево отращивает рыжие волосы
и прочие органы
в конце концов листья
превращаются в кулаки
линяют и умирают
как старые алые розы

мой дом крепок
я бегаю внутри
как язык во рту
мертвый язык?
гнилая кость?

о земля дрожит
стены прозрачны
пол уходит из-под ног:
двери скрипят
вино скисло
снег идет летом
и дождь нацепил очки
и в придачу у него
узкие розовые ручонки
но я счастлив здесь

Брейтен Брейтенбах «Автопортрет с накидкой Фатума», 2018, холст, смешанная техника


МОЙ КРАЙ

там откуда я иду мир еще зелен
там нет ни транспорта ни билетов
он красив и мерзок но прежде всего живуч и слеп
как нарисованная муха

алоэ хворают но цветут сладостно как никогда
должности пышно цветут
побегами иллюзий:
крылатые лягушки воркуют без передышки,
киты по вечерам обдают паром блестящие дюны
в то время как вулканы из последних сил сдерживают желчь

солнце сверкает и тучи исходят дождем
деревья дрожат и от страха становятся спичками
коровы блеют и писают молоком
собаки имеют полное право пойти в полицию –
таковы краеугольные камни;

только люди неподвижны
белые и черные и прочие
в равной мере расстрелянные на скалах
и каждый отдельно превращается в зеленое гуано

посылка
я изображаю себя но я посол
я всего лишь
белый голос юга где чайки над морем


БЕЛАЯ ГОРА

никогда не привыкнут мои глаза
к белизне альпийских кряжей
потаенно ложиться в пену на губах моря
по-крестьянски искать утешения в зерне
и следить сверкают ли еще лица ангелов
что жуют папайю там наверху –
мои глаза ищут их ищут тебя
вслепую:

две комнаты без обстановки
зеркальные окна застилает туман
но это прекрасно
так как кончики моих пальцев ласкают тебя вслепую
белые вершины и предхолмия
глубоко во мне плещется пенное море
местные жители поют на склонах
на пиках пируют ангелы
едят папайю и кроликов
и в бескровных опочивальнях моих глаз
ты лежишь нагая в снегу


ТУАРЕГ

под прохладными навесами Сахары
скудным семенем
почтил я тебя
жажда моя угасла
когда щеки коснулись кувшина
калебаса с водой –
груди бедра

возьми еще
возьми еще от нищеты моей –
финики вино
возьми от наслаждений и прохлад
под крыльями Сахары
возьми еще от моей тихой плоти
готовой излиться

ибо так далеко еще до пурпуровых виноградников вечера
до грушевой беседки созвездий;
взгляни солнце еще высоко
паук
пойманный собственной паутиной
мухи спят в это время

останься со мной
под прохладными навесами Сахары
и сегодня вечером
когда луна
поднимется на высоту моей руки
и покроет пыльцой света свои бледные отражения
на золотой плоти груши и винно-черном листе
я покажу тебе
как белые львы катаются в снегу


ПЛАМЯ

муха не может сесть на львиную кровь:
огонь;
вуаль женщины шелестит и томит:
пламя;
огонь окружает губы мира,
устрашающее и ослепляющее пламя
ломится сквозь чащу,
расщепляет каждое дерево, тени и дерево,
зажигает огни светляков в глазах смерти:
восход солнца над Африкой

я вижу:
это не просто картина, но познание и откровение,
я ищу; мой серебряный светильник висит над своей тенью,
как указатель над нерасшифрованными письменами времени, –
мой самолет бежит над домами, Нил змеится в песках,
воздух охвачен огнем

в Хартуме – ветер, горячая кровь дыхания пустыни;
“Вверху, сквозь небо, ужасное в незапятнанной красоте”,
(пламя не оставляет пятен) “и блистательности
безжалостно слепящего света” (где взгляду не на чем остановиться)
“самум ласкает тебя словно лев
дышащий пламенем…
остовы гор…” и т.д.: сэр Ричард Бартон
обглоданная голова генерала Гордон Паши – как плод на копье:
оскаленные зубы сверкают, скрежеща,
зубы черны от огня, и язык его – пепел
(эта месть пылает прекрасно),
в то время как люди Махди
с развевающимися тюрбанами
такие маленькие над распластанным трупом;

дальше на юг сидят в хижинах женщины Кабаки
с грудями, жирными от молозива, и блюют;
дальше на юг грациозный галоп жираф,
подбирающих пучки прутьев;
и высоко на склоне огнедышащей горы,
где начинается седой снег,
лежит черный как смоль труп леопарда;
Африка! столько раз ограблена, выпотрошена, выжжена!
Африка в контурах огня и пламени…


ЯЗЫЧНИК В ОГРАДЕ

небеса качаются в петле на виселице солнца
раньше они были голубыми
но все голубое ночь перемазала черным
и только смерть еще трепещет в нем
как луна во сне

нет я не пророк
я этот как бишь его
только для частного употребления
и больше не существую
(потому что все сомнения исчезли)

но если звезды всего только дырочки в трупе
сквозь которые падает свет бессмертного дня
и если плоть есть ночь
которая все время гниет?

что можно увидеть подле этих огоньков
скачущих словно кровь крестоносцев над горой
где распятые без разбора зрители ждут
того чтобы их кости высохли
и головы были придавлены тяжелыми экзотическими цветами
хотя чтобы склевать звезды с неба птиц полным-полно
как бананов на кочерыжке?

тогда ты должен окопаться
в своем чернильном сердце
в лишенной оков строфе
камеры ожидания для пассажиров третьего класса без удобств

и собрать свои годы
потому что из многих смертей твоего вчера
ты должен создать пищу
от которой твое чернильное сердце начнет рождать или цвести

и всякая плоть хороша:
съедобна даже человеческая голова
если ты схватишь ее за уши и повернешь
чтобы вонзить зубы в затылок
потому что спереди на нее смотреть пока что излишне для чувствительного
зверя
это излишне мрачное зрелище

ты должен суметь отрешиться от всего
ибо даже примитивнейшая муха
станет обвинительным актом и физической болью
и ее жужжание расскажет о ранах в небе

потому что когда ты вынешь из себя голубую душу
и положишь ее снаружи
чтобы стать ясновидящим
она потемнеет сожмется и умрет
как морская звезда на пляже
и ты будешь видеть ясно
как луна в небе

скажи тогда:
“я хотел бы стать бессмертным как собака
потому что собака живет во всех собаках
и бессмертна между нигде и ничто
и я обращаю брюхо к солнцу
и прощаю вам все что вы мне причинили
до самого последнего суда…”

“это забавно что над моим цветком белый венчик
да это откровение
но это тем не менее только верхушка айсберга”


***

как не спалось нам здесь на полу среди сквозняков
запах пламени и скипидара
холсты белоснежны ибо глаза пусты
странность ночи
и луна как улыбка где-то снаружи
извне
дни идут как времена года за оконным стеклом
облако лицо мокрые листья эти стихи
я хотел оставить на тебе свой отпечаток
я хотел заклеймить тебя пламенем
одиночества
ни одно пламя не поет так прекрасно
как лунное серебро если ты недвижима
и тело твое печально
я хотел извлечь из тебя эту печаль
чтобы ты могла открыться настежь
как открывается город
на светлом ландшафте
полном голубей и пламени деревьев
где серебряные вороны невидимы в ночи
и устами луны можно ранить пожар
еще я хотел чтобы могли смеяться ты
и твое горькое тело
и мои фарфоровые руки на твоих бедрах
такая темная боль в твоем дыхании
режущем слух
как часто бывали мы здесь
где остались только серебряные тени
я одинок из-за тебя и должен отвергнуть себя самого
из-за тебя я понял что у меня нет пристани
в пылающем море


БЕЛАЯ ЛОШАДЬ

белая лошадь сегодняшнего утра
пасется на зеленой лужайке
за пенящейся каймой моря:
сейчас никто и ничто не запятнает нашу любовь

воздух полон морских чаек; наш отель называется
“белая лошадь” – так как уже наступило утро
уже идут рабочие с кривыми ногами в синих блузах
их воротники и глаза распахнуты навстречу ветру
несущему чаек и за стеной
море серое как твои глаза
днем: кто знает может наши сердца уже сломались
но ничто не запятнает нашу любовь

когда наступил этот день?
ночью мы лежали прижавшись друг к другу во сне
как высока башня мрака?
как могу я об этом писать?
толпа идет за знаменами – за тем ли
чтобы словами бороться со смертью? за тем ли что
улыбка на теплых устах? ибо звезды начищены
до блеска и сердечны как улыбки

может это ручное зеркальце мерцает высоко в темноте
может опрокидывается корабль
но мы едем без билета в лодках наших тел
и ничто не запятнает нашей любви

днем мы прячемся в саркофаге воспоминаний
перебираем ткани и безделушки привезенные матросами
с Явы? из Египта? твердые костяные ложки
и чужие музыкальные инструменты
все вышло из моды смерть избороздила моря

о моя любовь кричащие корабли плывут в глубине твоих глаз
я хочу чтоб ничто не рвалось в тебе чтобы белая лошадь
костлявый стих звездная проповедь
оставалась бедствовать у границы моря

и я знаю теперь: никто и ничто не уничтожит
нашей любви: наш корабль нагружен звездами и знаменами
косточки наших сердец добела натерты нашими устами
в зеркале отражается белая лошадь

Брейтен Брейтенбах «Этюд для позднего себя», 2014, бумага, смешанная техника


НАПОЛОВИНУ АНГЕЛ В ТОНУЩЕМ КОРАБЛЕ

А

день начнет становиться короче
бабочки расшибаться о переборки
ни к чему разговоры

здесь конечно несколько южнее
словно пальмы восходят из сумрака
бакены зноя
но фруктовые деревья еще скудны
тощее время года
клинок ножа отощал
рана без малейшей крови
кому отчитаюсь?

и однако все же кое-что цветет
и закат тоже нежен
и похож на боль в адамовом яблоке

оплеванный цветок
мои ноги вязнут в пыли
одни лягушки упорно желают квакать
лягушки проповедуют о Боге

мы тоже спускались с тайных
перевалов, жена
до тех мест где воды лежат словно глаза
и в почве есть куски теней
так было прежде

моя жизнь слита с твоей
словно ночь повисла на губах дня
ночь это язык или дыханье?

если ты меня больше не хочешь
то я навсегда одинок
так одинок одинок буду именно так
в пасти смерти

собака завывает как шакал
на небо все в проклятых звездах

(здесь заканчиваю
рука слишком сильно дрожит)

Б

вот становится светлей
дворовый пес рычит и лает
словно денница передневала / взорвалась!
и день стоит потрескивая синий весь в огне
петухи кричат и захлебываются
(петухи умеют густо сеять всхлипы)

это утро моя любимая
и нет тебя здесь чтобы свет разделить на двоих

– также и мое стихотворение
да ведь это расстояние
белеет в глазах дня –
если ты дымишь пером но можешь видеть!

В

ты ложишься на спину
глаз это снова глаз
солнце синее и пахнет травой
птиц мало
разве только пары диких уток
справляют свадьбы шумно вьют гнезда

так сейчас а потом облако
далекое прозрачное мимолетное медленно тает
мечта

я мечтаю о кораблях
о доме полном звезд
я мечтаю о любви
чтобы наша любовь еще светлей была
как светла вся земля
я мечтаю о мечтах
потому что я мечтаю о тебе

и я вижу окровавленного ангела
едущего на овце
он идет из такого далека
он плетется из последних сил
нет он больше не дикий чужак
нет совсем
он истощенный брат


ПОСЛЕДНИЙ ЭТАЖ

А

я живу в доме где полным-полно балок
вполне пригодных чтобы повеситься

иногда я играю как будто я уже покойник
и завязываю разговор с Господом Богом

но веревка никогда не выдерживает –
нужда научит молиться

Б

ведь и луна и ветер умеют грустить
и облака это рукава
на которых луна оставляет блестящие следы;
повернись к горам спиной
горы – зеркала небес;
иди в пустыню
где все сурово и лишено тени
где солнце липнет к телу как навозные мухи
укрывающая и успокаивающая музыка
множества гудящих солнечных ресничек;
когда ночь – борт корабля
она не отбрасывает тени
слышишь ли ты как блестит далекий излом
слышишь ли ты как толпясь во мраке кашляют и шепчутся
слепые ангелы
(чтобы растаять в снегах можно убежать
туда где луна оставляет блестящие следы)

В

я пошел к столу
и стихи как мантия
ниспадали с моих плеч; на улице шел дождь
на улице шел такой мелкий дождь
что совсем не стучал по крыше;
мое окно распахнулось навстречу воздушному водопаду
но я спрятался в мягкой как морось мантии
сложенной в бессильные крылья

Г

иногда это тянется очень долго
пока не согреешься
и не уснешь
морось крыльев влажна

перед твоим домом высокая седая гора
высокая и седая как солнце
это зрелище никогда не захватывает
и за этой горой лежит Африка

ты копаешь туннель сквозь собственную жизнь
чтоб выползти назад
к солнцу


ТОЧКА ЗАМЕРЗАНИЯ[8]

Солнце стоит высоко, оседлав небосвод,
роняет холодные капли – мерцающий льдистый конус,
шерсть пламени холода. Дребезжание,
ставшее камнем. Оседлав небосвод, солнце горбится
в лиловатом окрестном небе, образуя
зеркало: в нем ни единого отражения,
только бледноватый сгусток.

Напротив стена купальни, стальной лист,
в котором плавают зыбкие силуэты долгосрочников: бриться
предписано, но глотку перерезать непросто,
шейная артерия глубоко. Яблоко сердца гниет в груди,
в запястьях пульс – толчками поезда.
Сейчас – отсидев в одиночке уже не знаю сколько –
странным образом обнаруживаю в камере зеркало: зрачок
застывшей воды; но под холодной пленкой –
подсадная птица: бледная морщинистая обезьяна,
может быть, китайская, дикие ужимки, жесты,
едва встречаемся глазами. Слой на слой, гримаса на ухмылку,
серый пепел. Рот ее – кровавый мрак
сердцевины яблока. В глазницах – лиловатая грибница.
Образ обретает яркость: я отныне не один.
Нужно учитывать свои слова.

О, как же это случилось? Зима, будто яблоки,
в серой и рыхлой земле. И ветер,
взметающий золу, ветошь, газетные слова, дохлых псов,
гильзы, вскрытые шейные артерии улиц –
трупы, покрытые слепнями, влипшими в ладони.
Стальные глаза вертолетов кружат над графикой дыма.
Перископ, ледяной осколок, встающий из синевы.


***

снег идет в подсознании
белизна белизна
снежные хлопья
лед беззвучный будильник
облака ни единого шороха
белые гусеницы альбиносы
проползают в песке
в белизне
что белей кокаина
забвения
как горчайшие корни холодные иглы
вознесенные общим молебном
в зеркале снова гниющая маска
я пытаюсь вцепиться в слова
ведь это
замороженной силы моей
кристаллы
сберегаемый каждый гран
цветение ран
ждущий свободы орлан
да –
Иоланда!..


  • Перевод с африкаанс: Евгений Витковский / публикация «Брейтен Брейтенбах. Не пером, но пулеметом» / lib.ru
  • На титульном фото: Брейтен Брейтенбах / photo by Retha Ferguson / rethaferguson.com
  • Иллюстрации: в оформлении использованы автопортреты Брейтена Брейтенбаха разных лет из каталога ‘The 81 ways of letting go a late self’ («81 способ отпустить позднего себя»)

[1] Брейтен Брейтенбах (род. 16 сентября 1939, Боннивейл, Капская провинция) — южноафриканский писатель и художник, одна из крупнейших фигур африканской культуры. Пишет на африкаанс и английском языке, гражданин Франции. Изучал искусство в Кейптаунском университете. Активно выступал против политики апартеида. В начале 1960-х переехал во Францию, женился на француженке вьетнамского происхождения, что — по тогдашним расовым законам его родины — приравнивалось к государственному преступлению. Во Франции основал группу сопротивления апартеиду Okhela. Во время нелегального приезда в ЮАР в 1975 был арестован, обвинён в терроризме и приговорен к 7 годам тюрьмы. После международного вмешательства был освобождён (1982), получил французское гражданство. В настоящее время живет в Европе, Африке и США. Преподает в университете Кейптауна, в Институте Гори в Дакаре и в Нью-Йоркском университете. Выставки живописи Брейтенбаха проходили в Йоханнесбурге, Кейптауне, Гонконге, Амстердаме, Стокгольме, Париже, Брюсселе, Эдинбурге, Нью-Йорке. Братья: Ян Брейтенбах — создатель отрядов спецназа ЮАР, Клут Брейтенбах — военный корреспондент.

[2] Африка́анс (Afrikaans, ранее также был известен как бурский язык) — германский язык (до начала XX века диалект нидерландского), один из 11 официальных языков Южно-Африканской Республики, также распространён в Намибии. Кроме того, небольшие общины носителей африкаанс проживают в других странах Южной Африки: Ботсване, Лесото, Свазиленде, Зимбабве, Замбии. Многие эмигранты из ЮАР, говорящие на африкаанс, осели в Великобритании, Австралии, Нидерландах, Новой Зеландии.

[3] Ингрид Йонкер (19 сентября 1933, Дуглас, близ Кимберли — 19 июля 1965, Кейптаун) южноафриканская поэтесса. Её стихи, проза, дневниковые записи стали достоянием Национального литературного музея в Грейамстауне. В 1965 году была учреждена литературная премия её имени. Посмертно, в 2004 году, её наградили национальным орденом Ихаманга. Сегодня её стихи переведены на ряд языков, многие из её произведений переложено на музыку, о ней сняты документальные и художественные ленты, в том числе биографическая картина Паулы ван дер Уст «Чёрные бабочки» (2010), где роль Ингрид Йонкер сыграла талантливая нидерландская актриса и певица Карис ван Хаутен, а в роли её отца выступил Рутгер Хауэр. К слову, отец Ингрид принадлежал к Национальной партии, а когда дочь оказалась в оппозиции к его взглядам, он от неё публично отрёкся. Вскоре водоворот событий захлестнул Йонкер – она, будучи в любовной связи с писателями Джеком Коупом и Андре Бринком, забеременела от одного из них и в сильных чувствах решила сделать аборт, что по тогдашним законам ЮАР было преступлением. Последовавшие за тем нервные срывы сначала привели её в психиатрическую клинику, а позже – к закату за горизонт. Едва перешагнув третий десяток, она покончила с собой, уплыв ночью в открытое море.

[4] Ольга Кирш (1924-1997) был — южноафриканская и израильская поэтесса. Кирш родилась и выросла в маленьком провинциальном городке Коппиес (ЮАР). Её отец был литовским эмигрантом, а мать – британского происхождения. Она была третьим ребёнком в многодетной семье, состоящей из трёх девочек и двух мальчиков. Писала в основном на африкаанс, издав на этом языке восемь книг стихов, а также сборник избранной поэзии. В 1948 году, в возрасте 24 лет, Кирш эмигрировала в Израиль и поселились в Реховоте. Позже посещала Южную Африку трижды: в 1975, 1979 и 1981 годах. Часть произведений написала по-английски и на иврите.

[5] Эйс Криге (4 февраля 1910, Бонтебосклоф, Капская колония — 10 августа 1987, Херманус, Западно-Капская провинция) — южноафриканский писатель, журналист, переводчик. Закончил университет в Стелленбосе. В 1931—1935 жил во Франции и Испании. Вернувшись на родину, работал репортёром в йоханнесбургской газете The Rand Daily Mail. В 1936—1939 участвовал в гражданской войне в Испании, сражался на стороне республиканцев. Во время мировой войны работал военным корреспондентом в Северной Африке, в 1941 попал в плен, два года провёл в лагере для военнопленных в Италии. В 1943 бежал, в 1946 вернулся на родину. Писал на африкаанс и английском языках. Переводил на африкаанс Шекспира, с испанского — Лопе де Вегу, Лорку, Неруду, с французского — Вийона, Мольера, Бодлера, Элюара.

[6] Элизабет Эйберс (16 февраля 1915, Клерксдорп — 1 декабря 2007, Амстердам) — южноафриканская поэтесса, переводчик. Писала на африкаанс, переводила некоторые свои стихи на английский. Выросла в городе Швейцер-Ренеке, где её отец был священником Голландской реформатской церкви. С отличием закончила Университет Витватерсранда, получив степень бакалавра искусств. Работала журналистом. Первая книга её стихов вышла в 1936 году. В 1961 году, разведясь после 26 лет совместной жизни с крупным бизнесменом Альбертом Вессельсом, переехала в Амстердам, где вышла замуж за Питера Хеннипмена голландского профессора экономики Амстердамского университета, и жила с ним до своей кончины. Стихи Эйберс, в т.ч. религиозная и интимная лирика, переведены на английский, французский, немецкий, итальянский, иврит. Она — двукратный лауреат крупнейшей южноафриканской премии Херцога (1934, 1971), нидерландских премий Константейна Хёйгенса (1978), П. К. Хофта (1991) и др. Почетный доктор Витватерсрандского университета. На её стихи писал музыку Кромвелл Эверсон.

[7] Одно лето в раю (в оригинале на африкаанс Een seizoen in het paradijs) – роман Брейтена Брейтенбаха 1980 года, с примыкающими к нему стихотворениями. Все главы романа были озаглавлены датами, последняя – 30 марта 1973 г. Название книги созвучно стихотворному циклу французского поэта-символиста Артюра Рембо “Одно лето в аду” (1873, Une Saison en Enfer).

[8] Точка замерзания – одно из стихотворений, написанных в одиночном заключении и нелегально переданных на волю. Впервые опубликовано в голландском журнале “Де Гидс”, 1977, N 8.



Share.
Leave A Reply Cancel Reply