Шарж Witkacy на Станислава Игнация Виткевича из проекта Wolni pisarze, wolne pisarki (акция направлена на популяризацию онлайн-чтения находящихся в свободном доступе книг писателей, ставших общественным достоянием) © MoriMoo
Виткаций о никотине и алкоголе
1. Истинное удовольствие от курения получают только курильщики начинающие либо те, кто в силу невероятно редкого, специфического свойства – неспособности привыкания к никотину – сохранил первоначальную свежесть восприятия, ограничившись несколькими – не более полутора десятков – сигаретами в день.
2. В положительном смысле оно [табакокурение] не дает мне абсолютно ничего, как и большинству курильщиков, кроме чисто внешнего удовольствия – потрафления жалким вкусо-нюхо-осязательным прихотям. Объективная ценность работы «под табачок», если отбросить ее мнимую быстроту, безусловно понижена, учитывая, сколько усилий требуется в нее вложить для полного завершения.
3. Успокоительное действие табака переходяще и возможно лишь при определенной дозе, в определенный период жизни. Увеличение дозы ведет к полному психофизическому расстройству и делает курильщиков неспособными даже к пустячному труду: они притворяются, что работают, но работу не выполняют – делают все как попало, лишь бы отделаться, не заботясь о подлинной эффективности. Не этим ли объясняются наши вошедшие в пословицу неаккуратность, неточность, лень, самообман?
4. Те же, кто курит постоянно, а в 90% случаев им приходится курить все больше, систематически совершают духовное самоубийство в рассрочку, невзначай, сами о том не подозревая, лишают всякое переживание красок и блеска и уничтожают самое ценное: интеллект – платя за удовольствие почти что нулевое. В самом деле, испытывает ли завзятый курильщик вообще хоть какое-нибудь удовольствие? Только негативное – он утоляет гнусную, противоестественную потребность.
5. Настоящий никотинщик – а таких среди курящей братии огромное большинство – смолит сигарету за сигаретой, немедленно подавляя первый же позыв. Это чисто негативное и не достойное человека удовольствие, состоящее в том, чтоб устранить минимальное неудобство, вместо того чтоб его по-настоящему преодолеть.
6. А вы, бабы, – может, разум вам и не так важен, как нам, но красивая кожа – еще как. Так вот, вы свою замшу и бархат, персики и алебастры добровольно меняете на заскорузлые, грязные, пожелтевшие [от табака] лохмотья.
7. Курильщик непременно должен куда-нибудь «заскочить хоть на минутку», тут поболтать, там якобы «уладить» нечто важное, что вовсе не важно, тут посидеть, потому что кто-то без него «жить не может», что уже полный вздор, еще где-то от чего-то спасти кого-то, кому это спасение абсолютно не нужно, и т. д., и т. п. Неистощима изобретательность курильщика, направленная на то, чтоб оправдать в собственных глазах свою несносную раздражительность, беспокойство и неспособность сосредоточиться.
8. Так и живешь – «как-нибудь», одним днем, с каждой минутой все больше теряя ощущение значимости происходящего, незаметно превращаясь в бездумную желеобразную тварь, совершенно не похожую на того конструктивно цельного индивида, каким ты мог быть. Временность, духовная близорукость, нарастающая нетребовательность к себе и другим, поверхностность во всем – от философии до общественных концепций, поиск любой, самой скверной компании, лишь бы она не требовала никаких умственных усилий, – вот качества отпетого курильщика.
9. Смертная скука, усиливающаяся буквально с каждой затяжкой дымом отвратного сорняка, и угрюмая онанистическая апатия, следствие того, что немедленно утоляется малейшее желаньице запакостить себе мозги дьявольским угаром. В основе всего этого – неуважение к себе. Как может человек, сознающий, что с каждым часом он становится все худшим кретином, позволять себе никудышненькое удовольствие, которое его в кретина и превращает, – это просто непостижимое чудо. Разве что он этого не осознает.
10. Табак абсолютно лишает отваги. Если табачное отупение еще позволяет относительно сносно пережить потерю человеческого облика, вызываемую, например, тюрьмой, окопной войною, тяжкой болезнью, бездумной работой, то сопротивляемость курильщика внезапным опасностям (когда требуется характерная «добыча силы из ничего», чтобы пережить чрезвычайные минуты и разумно защититься) безусловно падает. Разве что он уже настолько отупел, что ему все едино. Такой пусть себе курит досыта, пускай себе, сучий сын, укурится насмерть и поскорее исчезнет с лица планеты, чтоб не похабить своим живым трупом этот мир, который как-никак, а бывает порой прекрасен.
11. Художники, бросавшие курить, лучше всех знают, как действует никотин на ощущение цвета и даже на уверенность рисунка. Мир превращается просто в серую тряпку, а линия теряет свою абсолютную определенность, то единственное, что составляет ее сущностную ценность.
12. Тот, кто никогда не бросал [курить] на длительный срок, понятия не имеет, кем он мог бы стать, если б не курил вообще никогда или окончательно бросил, прежде чем наступило необратимое отупение и дезорганизация воли.
13. Алкоголь и кофеин – лучшие антидоты против никотиновой кретинизации и могут, в известных пределах, компенсировать постыдную спячку коры мозга, угоревшего в табачном дыму. Так доходят и до злостного алкоголизма и кофеинизма, которые тоже имеют предел как допинг и неизбежно ведут к мозговому оцепенению и распаду телесного каркаса.
14. «Сигаретка» и «водочка» – это две якобы невинные малютки, скрывающие под масками милых девочек гнилые морды самых что ни на есть распоследних шлюх.
15. Злостным пьяницей я никогда не был, однако не напиться хотя бы раз в месяц стало для меня по возвращении из России довольно трудной задачей.
16. Если шестнадцатилетнему юноше показать разросшуюся и переродившуюся печень сорокалетнего алкоголика, бросит ли он пить от такого зрелища? Нет – слишком далеки от него эти сорок лет, они – нечто невообразимое – знаю по собственному опыту. Да впрочем, всякий скажет: «Э – какая разница, буду я жить на пару лет больше или меньше, это «ganz Wurst und Pomade»[4] – всего дороже данная минута». А потом, когда приблизятся те самые, последние, пять годочков, от которых сей несчастный так легкомысленно отрекся и которые действительно могут быть у него отняты, тут уж он на голову встанет, только бы продлить свое житьишко, хотя его в большинстве случаев и продлевать-то уже не стоит.
17. Алкоголики живут намерениями – они перестают объективно оценивать результаты своих мнимых усилий. Ибо усилие-то мнимо, и всякий раз, призывая на помощь «прозрачную жидкость», мы ослабляем свою способность к подлинному волевому акту, который дает основу для дальнейших действий. Алкоголь разрушает эту основу, приучая своего подданного заменять истинную волю протезом.
18. Алкоголь не позволяет видеть отрицательные стороны явления, лишает критицизма, повелевает восхищаться любой никудышной галиматьей, заставляет видеть скрытую конструкцию там, где царит помоечный хаос, дезорганизация и гниль. Посему алкоголь – причина возникновения психологии «непризнанного гения», особенно распространенной у нас [в Польше] и в России, – возможно, именно по причине злоупотребления выпивкой. Все это следствия алкоголя, можно сказать, положительные, но мимолетные.
19. Под влиянием водяры все бурлит, и булькает, и перекатывается волнами, и вот уже пошлая лужа повседневности кажется грозным, величественным морем, а гонимый алкогольными парами мусор имитирует большие корабли, везущие сокровища к неведомым берегам. Мало кто остановится после трех рюмок. По большей части (тип русского пьяницы) кувырком летят на самое дно, не довольствуясь тем, что взволновали поверхность своего болотца. Там наступает прозрение – очевидна пустота, отсюда необходимость хлестать водку еще и еще, до полной утраты всякой способности оценивать что-либо, чтобы мерзопакостно и трагически пресмыкаться в собственной несостоятельности, находя в этом окончательное удовлетворение.
20. Ужас охватывает, когда видишь алкоголика, систематически заливающего спиртом свое, с каждой минутой все более гибельное положение, постоянно живущего над бездной самых ужасных душевных состояний, подернутых тончайшей, эфемерной дымкой алкогольных иллюзий.
- Официальный сайт Виткация: witkacy.org
- Перевод с польского: Андрей Базилевский (Виткевич С. И. Наркотики: Эссе. Единственный выход: Роман. — М., 2003)
- На титульной иллюстрации: фрагмент шаржа на Станислава Игнация Виткевича из проекта Wolni pisarze, wolne pisarki © Zuzanna Kamińska
[1] Станислав Игнаций Виткевич (1885–1939) родился 24 февраля 1885 года в Варшаве. Большую часть жизни он прожил в городке Закопане, центре колоритной региональной культуры польских гуралей (горцев). Здесь, в родительском имении, он получил домашнее образование, постоянно пребывая в кругу артистов, художников, писателей. Первым его духовным наставником был отец, Станислав Виткевич – художник, архитектор, критик, экстраординарный человек, наделенный сильным характером и оригинальным взглядом на мир. Виткевич-старший, враг принуждения и дисциплины, сторонник «педагогики жизни» – спонтанного развития врожденных способностей, пробудил в сыне независимость воли и тягу к усиленному познанию. Вместе с матерью, Марией Петшкевич, учительницей музыки, отец преподал ему азбуку художественного ремесла, привил потребность в гимнастике ума, руки и глаза.
Станислав Игнаций с детства дружил с Каролем Шимановским и Брониславом Малиновским, и даже сопровождал последнего в его этнографической экспедиции в Океанию в 1914 году. Кроме того, он участвовал в Первой мировой войне как российский подданный, был в Санкт-Петербурге во время Октябрьской революции. Увиденное в эти катастрофические годы в решающей степени определило материал, сюжетику, авторскую позицию в произведениях Виткевича.
В 1925 взял псевдоним Виткаций, жестко пересмотрел сделанное им прежде как в словесности, так и в живописи. С конца 1920-х годов творчески экспериментировал с наркотиками, в частности употреблял мексиканский пейотль, который не относил к «дурманящим средствам». «Cледует отметить, – писал Виткаций, – что употребление пейотля оказывает стойкое положительное воздействие на психику и не вызывает никакого привыкания. Доказательство – индейцы Мексики и юга США, которые принимают пейотль тысячи лет лишь раз в год, во время праздников в честь Бога Света, олицетворяемого этим растением. Торжества длятся примерно месяц, но потом целых одиннадцать месяцев никто, кроме, кажется, жрецов, не употребляет священное растение ни в каком виде, разве что как лекарство (в противоположность перуанцам – эти жуют листья коки постоянно, и в основном они законченные кокаинисты)».
Испытав на себе действие пейотля, а также синтезированного аналога одного из его алкалоидов – мескалина, Виткевич констатировал, что вещества этого типа, «метафизические наркотики», не вызывают эйфорических эффектов, а напротив – ставят человека лицом к лицу с тем, что его страшит. Пейотный транс описан им в нескольних произведениях как психодинамический театр бессознательного, в котором предельно обостренное восприятие содействует полному проявлению личности. В этом спектакле человек – и зритель, и актер одновременно – видит то, что составляет тайное тайных: за кажущейся произвольностью видений скрыта необходимость, диктуемая онтологическим единством микро- и макрокосма.
Полтора десятка лет, оказавшихся последними, были для Виткевича временем чрезвычайного творческого подъема, даже своего рода взрыва. Вместе с Бруно Шульцем и Витольдом Гомбровичем Виткаций обозначил передний край художественно-литературных поисков в Польше межвоенного двадцатилетия.
18 сентября 1939 года, узнав о вторжении в Польшу войск Германии и СССР, Станислав Игнаций Виткевич покончил с собой. Критик массовой культуры, осознающий угрозу, порождаемую анонимностью и идеологизацией жизни, проявлением которых стали современные тоталитарные системы, он не питал иллюзий насчет будущего Польши, попавшей одновременно в тиски нацизма и коммунизма. В таком мире, основы которого он успел описать в своих пьесах и романах, Виткаций жить не хотел.
Художественное творчество Станислава Игнация Виткевича трудно классифицировать, но наиболее близко он подходит к экспрессионизму, нередко его сближают с сюрреализмом и театром абсурда. Его произведения отличала не только странность и изощренность, но и стремление отразить новые реалии, новые подходы науки и техники, их воздействие на образ человека. Произведения Виткация переведены на многие европейские языки, книги о нем выходят в Европе и США, его романы не единожды экранизировались.
[2] Станислав Виткевич (1851 – 1915) – известный польский художник, писатель, теоретик искусств и архитектор. В 1890 году переехал с семьей в Закопане, где создал уникальный архитектурный стиль и проявил себя в других областях искусства. В 2015 году исполнилось 100 лет с момента смерти Станислава Виткевича.
Во время слушания в польском Сенате законопроекта об объявлении 2015 годом Виткевичей авторы закона подчеркнули: «Их деятельность и творчество выражали – и выражают до сих пор – влияние на будущие поколения поляков, не только на художников и литературоведов, но и на широкую аудиторию». Авторы также перечислили главные достоинства Станислава Виткевича, в частности, «создание закопанского стиля, который стал первым польским национальным стилем в архитектуре». Кроме того, они выделили его художественные работы, деятельность как теоретика и критика искусств, а также писательский талант.
[3] Цитаты из книги Станислава Игнация Виткевича «Наркотики: никотин, алкоголь, кокаин, морфий, эфир, пейотль + Appendix» (1930) публикуются в переводе Андрея Базилевского. Название в оригинале – [Narkotyki:] Nikotyna – Alkohol – Kokaina – Peyotl – Morfina – Eter + Appendix. Книга издана в 1932 году. Ее общепринятым названием, вместо пространного заглавия, стала надпись на корешке первого издания: «Наркотики» (соответствующая рабочему авторскому названию). Главы книги, посвященные морфию и эфиру, были написаны по просьбе Виткевича его друзьями; в русском издании они помещены перед заключительной главой о пейотле, что композиционно обосновано идеей автора об исключительном «метафизическом» статусе пейотля.
[4] «Настоящая колбаса с помадой», т. е. полная чепуха (нем.).